– А вторая вещь?
– Если был один сбой, возможны и новые. И нас будет мотать по этой Вселенной, пока мы из нее не выберемся.
– Ой, как я хочу отсюда выбраться! – вздохнул Хатч. – А уж из этого погреба особенно.
– Есть идея. – Я осторожно подошел к люку погреба и начал прислушиваться. Во дворе разговаривали немецкие солдаты. Я слышал разговор урывками, но кое-что было понятно.
– Ну что они? – шепнул Хатч.
– Тсс! Что-то неразборчивое… А, вот, понял. Говорят, что американцы уже захватили Шербур. Мол, скоро здесь будут.
– Скорее бы!
– Так, что-то про приказ из Берлина. – Я прислушался, потом жестом подозвал к себе Тогу. – Вы пользуетесь большим успехом, сэр. Ваш фейерверк увидели в Берлине.
– В смысле? – не понял Тога.
– Взрыв состава с топливом для ракет наделал баааальшой шум. Сюда едет какой-то оберст Баумгартнер из Особого управления вермахта. Вроде как расследовать твои художества.
– Ну и что?
– А то, что тебя до его приезда уж никак не расстреляют. Ты ценный кадр, Тога. А американцы уже в Шербуре. Чуешь?
– Знать бы еще, где этот Шербур. Может, он в тысяче километров отсюда.
– Ну уж не так далеко. Мы во Франции, а Франция не так уж и велика. Насколько я помню историю Второй мировой, боевые действия в 1944 году шли в северных департаментах Франции и в Бельгии. Думаю, мы сейчас или в Нормандии, или в Лотарингии. Так что до Шербура при любом раскладе от нескольких десятков до нескольких сот кэ-мэ. А америкосы на колесах, на «виллисах» и «харлеях». Быстро примчатся и нас освободят.
– Если нас до той поры не расстреляют, – мрачно произнес Хатч. – Тога-то им нужен, а мы с тобой, Леха, – нет.
– Поживем, увидим. Тсс!
– Что такое?
– Кто-то требует открыть погреб.
Мы едва успели отбежать вовнутрь, к бочкам, когда дверь открылась, и в погреб шагнул вооруженный автоматом фельдфебель.
– Ауф! – заорал немец, заметив, что Тога продолжает сидеть на своем матрасе. Наш товарищ по заключению поднялся на ноги. Я подумал, что немец пришел за ним, но ошибся.
– Ду! – Немец ткнул в меня автоматом. – Марш-марш!
Я понял, что спорить не стоит, глаза у парня были злые, а автомат, без сомнения, был заряжен. Заложив руки за голову, я шагнул к выходу, шепотом деактивировав «Светляк». Придется моим приятелям посидеть в темноте, а вот как долго, зависит от немчуры. Может быть, я их уже больше никогда и не увижу.
На нашем сайте есть любые фонограммы минус-один. Даже минусовки речей Сталина и Брежнева.
Фельдфебель провел меня через весь двор. Я заметил, что расхаживавшие по двору немецкие солдаты смотрят в мою сторону насмешливо. Мы оказались у красивого двухэтажного дома в старинном стиле, и здесь фельдфебель передал меня лощеному офицеру с узким бледным лицом.
– Геен! – велел офицер. Интересно, почему немцы так любят разговаривать инфинитивами-императивами?
Я вошел в дом, поднялся на второй этаж; офицер шел за мной по пятам, и я всерьез опасался, что он выстрелит мне в затылок. Но худшего, слава богу, не случилось: меня всего лишь привели в богато обставленный кабинет, полный старинной мебели, книг и картин. За столом сидел тучный лысый и краснолицый человек лет сорока в черной эсэсовской форме, увешанной наградами. А вот рядом с толстяком стояла такая кукла Барби, что я просто на мгновение забыл, куда попал. Беленькая стройненькая и глазастенькая немочка была тоже эсэсовкой, и черная форма смотрелась на ней на удивление эротично, тем более что Мисс Ваффен-СС была не в сапогах, а в черных, под цвет формы чулках и изящных туфлях. Я едва не улыбнулся этой юберменше, но потом сообразил, что вольности тут никак не допустимы. Между прочим, я заметил, что на столе перед толстяком рядышком с бутылкой «Камю» лежит «вальтер». По всей видимости, именно этот важный перец допрашивал Тогу.
– Наме? – буркнул толстяк, с крайним презрением глядя на меня.
– Господин штандартенфюрер спрашивает твое имя, – перевела Барби.
– Ален Делон, – ответил я, твердо решив и дальше изображать идиота. – Я актер, мадемуазель.
– Мне плевать, кто ты такой, – заявил толстяк, а Барби перевела. – Будешь говорить правду или тебе развязать язык?
– Я действительно актер. – И тут я начал плести свою легенду. Что мы с Хатчем-Азнавуром – актеры и снимали в окрестностях Шербура исторический фильм о Жанне д’Арк. Что нашу съемочную группу разбомбил американский «Либерейтор», и мы с Хатчем чудом уцелели. Потом мы пошли искать своих, так и бродили, не зная, куда идем. Потом какой-то старик сказал нам, что мы рядом с Моравиллем. А потом нас взяли в плен.
Барби переводила, толстяк слушал, и его лицо закисало все больше и больше. А дальше я выслушал его замечание о том, что все лягушатники – проклятые лгуны и пособники англосаксов, и я один из них.
– Господин штандартенфюрер считает, что ты лжешь, – перевела мне немка. – Он думает, что ты англо-американский шпион.
– Мадемуазель, – выдохнул я с трагическим выражением лица, – неужели господин офицер думает, что шпионы будут разгуливать по расположению германской армии с гитарой, двуручным мечом и в такой одежде? Мы просто два бедных актера…
Штандартенфюрер начал говорить. Он говорил о том, что доблестная германская армия вот-вот вышвырнет из рейха паршивых островитян и их американских подпевал, но я этого не увижу. Потому что меня немедленно расстреляют, если я не начну говорить правду. Немка переводила, и мне этот двойной повтор с вариациями на разных языках показался вдруг ужасно забавным.